Толстой Л.Н. - Два Старика (1885): притча о двух стариках и их практике жизни, к чему приводит "вера Богу" и "вера в Бога"

Иоан. IV, 19. — Женщина говорит Ему: Госпо­ди! вижу, что Ты пророк.

20. Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, на­ходится в Иерусалиме.

21. Иисус говорит ей: поверь Мне, что насту­пает время, когда и не на горе сей, и не в Иеруса­лиме будете поклоняться Отцу.

22. Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев.

23. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Omify в духе и истине, ибо таких поклонников Omeif ищет Себе.

I

Собрались два старика Богу молиться в старый Иерусалим. Один был богатый мужик, звали его Ефим Тарасыч Шевелев. Другой был небогатый человек Елисей Бодров.

Ефим был мужик степенный, водки не пил, табаку не курил и не нюхал, чёрным словом весь век не ругался и человек был строгий и твёрдый. Два срока проходил Ефим Тарасыч в старостах и высадился без начёта. Семья у него была большая: два сына и внук женатый, и все жили вместе. Из себя он был мужик здоровый, бородастый и пря­мой, и на седьмом десятке только стала седина в бороде пробивать. Елисей был старичок ни богатый, ни бедный, хаживал прежде по плот­ничной работе, а под старость стал дома жить и водить пчёл. Один сын в добычу ходил, другой —дома. Человек был Елисей добродуш­ный и весёлый. Пивал и водку, и табак нюхал, и любил песни петь, но человек был смирный, с домашними и с соседями жил дружно. Из себя Елисей был мужичок невысокий, черноватенький, с курчавой бо­родкой и, по своему святому — Елисею-пророку, с лысиной во всю голову.

Давно пообещались старики и сговорились вместе идти, да всё Тарасычу недосуг было: не перемежались у него дела. Только одно кончается, другое затевается: то внука женит, то из солдатства сына меньшого поджидает, а то избу затеял новую класть.

Сошлись раз старики праздником, сели на брёвнах.

— Что ж, — говорит Елисей, — когда оброк отбывать пойдём? Поморщился Ефим.

— Да погодить, — говорит, — надо, год нынче мне трудный вы­шел. Затеял я эту избу класть, думал, что-нибудь на сотню накину, а она уж в третью лезет. И то всё не довёл. Видно, уж до лета. На лето, коли Бог даст, беспременно пойдём.

— На мой разум, — говорит Елисей, — откладывать нечего, идти надо нынче. Самое время— весна.

— Время-то время, да дело расчато, как его бросить?

— Разве у тебя некому? Сын дела поделает.

— Как поделает-то! Большак-то у меня не надёжен — зашибает.

— Помрём, кум, будут жить и без нас. Надо и сыну поучиться.

— Так-то так, да всё хочется при своём глазе дело свершить.

—Эх, милый человек! Дел всех никогда не перевершишь. Вот намеднись у меня бабы к празднику моют, убираются. И то надо, и другое, всех дел не захватят. Старшая сноха, баба умная, и говорит:

«Спасибо, — говорит, — праздник приходит, нас не дожидается, а то, — говорит, — сколько б ни делали, всего бы не переделали».

Задумался Тарасыч.

— Денег, — говорит, — много извёл я в эту постройку, а в поход тоже не с пустыми руками идти. Деньги немалые — 100 рублей. Засмеялся Елисей.

— Не греши, — говорит, — кум. Твой достаток против моего в десять раз, а ты про деньги толкуешь. Только скажи, когда выхо­дить, — у меня и нет, да будут.

Ухмыльнулся и Тарасыч.

— Вишь, богач какой объявился, — говорит, — где же возьмёшь?

— Да дома поскребу — наберу сколько-нибудь, а чего не хва­тит — ульев с десяток с выставки соседу отдам. Давно уж просит.

— Роевщина хорошая будет, тужить будешь.

— Тужить?! Нет, кум! В жизнь ни о чём, кроме о грехах, не ту­жил. Дороже души ничего нет.

— Оно так, да всё неладно, как по дому неуправка.

— А как у нас по душе-то неуправка будет, тогда хуже. А обрек­лись—пойдём! Право, пойдём.

II

И уговорил Елисей товарища. Подумал, подумал Ефим, наутро приходит к Елисею.

— Что ж, пойдём, — говорит, — правду ты говоришь. В смерти да в животе Бог волен. Пока живы да силы есть, идти надо.
Через недельку собрались старики.

У Тарасыча были деньги дома. Взял он себе 100 рублей на доро­гу, 200 рублей старухе оставил.
Собрался и Елисей; продал соседу 10 ульев с выставки, и при­плод, сколько будет от 10 колодок, тоже соседу. Взял за всё 70 руб­лей. Остальные 30 рублей по дому под метёлочку у всех обобрал. Старуха свои последние отдала, на похоронки берегла, сноха свои дала.

Приказал Ефим Тарасыч все дела старшему сыну: и где сколько покосов взять, и куда навоз вывезти, и как избу выделать и покрыть. Всякое дело обдумал — всё приказал. А Елисей только наказал ста­рухе, чтоб от проданных ульев молодых особо сажать и соседу без обмана отдать, а про домашние дела и говорить не стал: само дело, мол, покажет, что и как делать надо. Сами хозяева, для себя сделае­те, как лучше.

Собрались старики. Напекли домашних лепёшек, пошили сумки, отрезали онуч новых, обули бахилки новые, взяли запасных лаптей и пошли. Проводили домашние их за околицу, распрощались, и пошли старики в путь-дорогу.

Вышел Елисей с весёлым духом и как отошёл от деревни, так все дела свои забыл. Только и думки у него, как бы дорогой товари­щу угодить, как бы кому грубого слова не сказать, как бы в мире и любви до места дойти и домой вернуться. Идёт Елисей дорогой и всё сам про себя либо молитву шепчет, либо жития, какие знает, на память твердит. А сойдётся на пути с человеком или на ночлег при­дёт, со всяким норовит как бы поласковее обойтись да по-божьи сло­во сказать. Идёт — радуется. Одного дела не мог сделать Елисей. Хотел бросить табак нюхать и тавлинку дома оставил, да скучно ста­ло. Дорогой дал ему человек. И нет-нет, отстанет от товарища, чтоб его в грех не вводить, и понюхает.

Идёт и Ефим Тарасыч хорошо, твердо, худого не делает и пусто­го не говорит, да нет у него лёгкости на душе. Не выходит у него из головы забота про домашнее. Всё поминает, что дома делается. Не забыл ли он чего сыну приказать и так ли сын делает? Увидит по дороге — картофель садят или навоз везут, и думает: так ли по при­казу его сын делает. Так бы, кажется, вернулся и всё бы показал и сам сделал.

III

Шли пять недель старики, домашние лапти избили, уж новые по­купать стали и пришли в хохлатчину. От дома шли, за ночлег и за обед платили, а пришли к хохлам, стали их наперебой к себе люди зазывать. И пустят, и покормят, и денег не берут, а ещё на дорогу в сумки им хлеба, а то и лепёшек накладут. Прошли так вольно стари­ки сот семь, прошли ещё губернию и пришли в неурожайное место. Пускать пускали и денег за ночлег не брали, а кормить перестали. И хлеба не везде давали, другой раз и за деньги не добьются. Про­шлый год, рассказывал народ, не родилось ничего. Которые богаты были, разорились, всё распродали, которые средственно жили — на нет сошли; а бедняки — так или уехали совсем, или по миру ходят, либо дома кое-как перебиваются. Зимой мякину или лебеду ели.

Ночевали раз старики в местечке, купили хлеба фунтов 15, пере­ночевали и вышли до зорьки, чтоб подальше до жару уйти. Прошли вёрст 10 и дошли до речки, сели, зачерпнули воды в чашку, помочили хлебца, поели и переобулись. Посидели, отдохнули. Достал Елисей рожок. Покачал на него головой Ефим Тарасыч.

— Как, — говорит, — такую пакость не бросить! Махнул рукой Елисей.

— Пересилил, — говорит, — меня грех, что сделаешь!

Поднялись, пошли дальше. Прошли ещё вёрст десяток. Пришли в большое село, прошли всё насквозь. И уж жарко стало. Уморился Елисей, захотелось ему и отдохнуть и напиться, да не останавлива­ется Тарасыч. Тарасыч в ходьбе крепче был, и трудненько было Ели­сею за ним тянуться.

— Напиться бы, — говорит.

— Что ж, напейся. Я не хочу. Остановился Елисей.

— Ты, — говорит, — не жди, я только забегу вон в хатку, на­пьюсь. Живой рукой догоню.

— Ладно, — говорит. И пошёл Ефим Тарасыч один вперёд по дороге, а Елисей повернул к хатке.

Подошёл Елисей к хатке. Хатка небольшая, мазаная; низ чёр­ный, верх белый, да облупилась уж глина, давно, видно, не мазана, и крыша с одного бока раскрыта. Ход в хатку со двора. Вошёл Елисей на двор; видит—у завалинки человек лежит безбородый, худой, ру­баха в портки — по-хохлацки. Человек, видно, лёг в холодок, да солн­це вышло прямо на него. А он лежит и не спит. Окликнул его Елисей, спросил напиться — не отозвался человек. «Либо хворый, либо не­ласковый», — подумал Елисей и подошёл к двери. Слышит— в хате дитя плачет. Постучал Елисей кольцом: «Хозяева!» Не откликаются. Постучал ещё посошком в дверь. «Крещёные!» Не шевелятся. «Рабы Божий!» Не отзываются. Хотел Елисей уж и прочь идти, да слышит — из-за двери ровно охает кто-то. «Уж не беда ли какая-нибудь с людь­ми? Поглядеть надо!» И пошёл Елисей в хату.

IV

Повернул Елисей кольцо — не заперто. Отложил дверь, прошёл через сенцы. Дверь в хату отперта. Налево печь; прямо передний угол; в углу божница, стол; за столом — лавка, на лавке в одной ру­бахе старуха простоволосая сидит, голову на стол положила, а подле ней мальчишка худой, как восковой весь, а брюхо толстое, старуху за рукав дёргает, а сам ревмя ревёт, чего-то просит. Вошел Елисей в хату. В хате дух тяжёлый. Смотрит — за печью на кровати женщина лежит. Лежит ничком и не глядит, только хрипит и ногу то вытянет, то подтянет. И швыряет её с боку на бок, и от неё-то дух тяжкий, — видно, под себя ходит и убрать её некому. Подняла голову старуха, увидала человека.

—Чого, — говорит, —To6i треба? чого треба? Нема, чоловiче, нiчого.

Понял Елисей, что она говорит, подошел к ней.

— Я, — говорит, — раба божия, напиться зашёл.

— Нема, кажу, нема. Нема чого й взяти. Iди co6i.

Стал Елисей спрашивать: «Что ж, и здорового у вас али никого нет женщину убрать?»

— Та нема нiкого; чоловiк на дворi помира, а ми туточки.

Замолчал было мальчик — чужого увидал, да как заговорила старуха, опять ухватил её за рукав: «Хлiба, бабусю! xлi6a», — и опять заплакал.

Только хотел спросить Елисей старуху, ввалился мужик в хату, прошёл по стенке и хотел на лавку сесть, да не дошёл и повалился в угол у порога. И не стал подыматься, стал говорить. По одному сло­ву отрывает, скажет—отдышится, другое скажет.

— I болiсть, — говорит, — напала, голоднi. Ось з голоду помирають! — показал мужик головой на мальчика и заплакал.

Встряхнул Елисей сумку за плечами, выпростал руки, скинул сум­ку наземь, потом поднял на лавку и стал развязывать. Развязал, дос­тал хлеб, ножик, отрезал ломоть, подал мужику. Не взял мужик, а показал на мальчика и на девочку, — им, мол, дай. Подал Елисей мальчику. Почуял мальчик хлеб, потянулся, ухватил ломоть обеими ручонками, с носом в ломоть ушёл. Вылезла из-за печки ещё девоч­ка, уставилась на хлеб. Подал и ей Елисей. Отрезал ещё кусок и старухе дал. Взяла и старуха, стала жевать.

— Воды бы, — говорит, — принести, уста запеклись. Хотела, — говорит, — я — вчера ли, сегодня, уж не помню — принести, упала, не дошла, и ведро там осталось, коли не взял кто.

Спросил Елисей, где колодезь у них. Растолковала старуха. По­шёл Елисей, нашёл ведро, принёс воды, напоил людей. Поели ребята ещё хлеба с водой, и старуха поела, а мужик не стал есть. «Не прини­мает, — говорит, — душа». Баба — та вовсе не поднималась и в себя не приходила, только металась на кровати. Пошёл Елисей на село в лавку, купил пшена, соли, муки, масла. Разыскал топоришко, нарубил дров, стал печку топить. Стала ему девочка помогать. Сва­рил Елисей похлёбку и кашу, накормил людей.

Поел мужик немножко, и старуха поела, а девочка с малышком и чашку всю вылизали и завалились обнявшись спать. Стали мужик с старухой рассказывать, как всё это с ними сталось.

— Жили мы, — говорят, — и допрежь того небогато, а тут не родилось ничего, стали с осени проедать, что было. Проели всё — стали у соседей и добрых людей просить. Сперва давали, а потом отказывать стали. Которые бы и рады дать, да нечего. Да и просить-то совестно стало: всем должны — и деньгами, и мукой, и хлебом. Искал, — говорит мужик, — я себе работы — работы нет. Народ везде из-за корму в работу набивается. День поработаешь, да два так ходишь — работы ищешь. Стали старуха с девочкой ходить в даль побираться. Подаяние плохое, ни у кого хлеба нет. Всё-таки кор­мились кое-как, думали — пробьёмся так до новины. Да с весны совсем подавать перестали, а тут и болезнь напала. Пришло совсем плохо. День едим, а два нет. Стали траву есть. Да с травы ли, али так, напала на бабу болезнь. Слегла баба, и у меня, — говорит мужик, — силы нет. И поправиться не с чего.

— Одна я, — говорит старуха, — билась, да из сил выбилась без еды и ослабла. Ослабла и девчонка, да и заробела. Посылали её к соседям — не пошла. Забилась в угол и нейдёт. Заходила соседка позавчера, да увидала, что голодные да больные, повернулась да и ушла. У ней у самой муж ушёл, а малых детей кормить нечем. Так вот и лежали — смерти ждали.

Отслушал их речи Елисей, да и раздумал в тот же день идти до­гонять товарища и заночевал тут. Наутро встал Елисей, взялся по дому за работу, как будто сам он и хозяин. Замесил с старухой хлеба, истопил печку. Пошёл с девчонкой по соседям добывать, что нужно. Чего ни хватится — ничего нет, всё проедено: ни по хозяйству, ни из одежды. И стал Елисей припасать то, что нужно: что сам сделает, а что купит. Пробыл так Елисей один день, пробыл другой, пробыл и третий. Справился малышок, ходить стал по лавке, к Елисею ластится.

А девочка совсем повеселела, во всех делах помогает. Всё за Елисеем бегает: «Дiду! дiдусю!» Поднялась и старуха, к соседочке прошла. Стал и мужик по стенке ходить. Лежала только баба, да и та на третий день очнулась и стала есть просить. «Ну, —думает Ели­сей, — не чаял я столько времени прогулять, теперь пойду».

VI

На четвёртый день подошли розговены, и думает Елисей: «Дай уж разговеюсь с людьми, куплю им кое-чего для праздника, а на ве­чер и пойду». Пошёл Елисей опять на село, купил молока, муки бе­лой, сала. Наварили, напекли они с старухой, а наутро сходил Елисей к обедне, пришёл, разговелся с людьми. Встала в этот день и баба, стала бродить. А мужик побрился, чистую рубаху надел — старуха выстирала, — пошёл на село к богатому мужику милости просить. Заложены были богатому мужику и покос и пашня, — так пошёл про­сить, не отдаст ли покоса и пашни до новины. Вернулся к вечеру хо­зяин скучный и заплакал. Не помиловал богатый мужик, говорит: «Принеси деньги».

Задумался опять Елисей. «Как им, — думает, — теперь жить? Люди косить пойдут, им нечего: покос заложен. Поспеет рожь—люди убирать примутся (да и родилась же она хорошо, матушка!): а им и приждать нечего: продана у них десятина ихняя богатому мужику. Уйду я, они опять так же собьются». И разбился Елисей мыслями и не пошёл с вечера — отложил до утра. Пошёл спать на двор. Помо­лился, лёг и не может заснуть: и идти-то надо — уж и так и денег, и времени много провёл, и людей жалко. «Всех, видно, не оделишь. Хотел им водицы принести да хлебца по ломтю подать, а она, вишь, куда хватила. Теперь уж — покос да пашню выкупи. А пашню выкупи — корову ребятам купи да лошадь мужику снопы возить. Видно, запутлялся ты, брат Елисей Кузьмич. Разъякорился, и толков не найдёшь!» Поднялся Елисей, взял кафтан из-под головы, развернул, достал ро­жок, понюхал, думал мысли прочистить, ан нет: думал, думал, ничего не придумал. И идти надо, и людей жалко. А как быть, не знает. Свер­нул кафтан под голову и опять лёг. Лежал, лежал, уж и петухи пропе­ли, и совсем засыпать стал. Вдруг ровно разбудил его кто. Видит он, будто одет он совсем, и с сумкой и с посохом, и надо ему в ворота пройти, а отложены ворота, только чтоб пролезть одному. И идёт он в ворота и зацепил с одной стороны сумкой; хотел отцепить, зацепился с другой стороны онучей, и онуча развязалась. Стал отцеплять, ан зацепился не за плетень, а это девчонка держит, кричит: «Дiду, дiдусю, xлi6a!» Поглядел на ногу, а за онучу малышок держит, из окна стару­ха и мужик глядят. Проснулся Елисей, заговорил с собой в голос. «Выкуплю, — говорит, —завтра пашню и покос, и лошадь куплю и муки до новины, и корову ребятам куплю. А то пойдёшь за морем Христа искать, а в самом себе потеряешь. Надо справить людей!» И заснул Елисей до утра. Проснулся Елисей рано. Пошёл к богатому мужику — рожь выкупил, отдал деньги и за покос. Купил косу, — и та продана была, — принёс домой. Послал мужика косить, а сам пошёл по мужикам: отыскал у кабачника продажную лошадь с телегой. Сторговался, купил, купил и муки мешок, на телегу положил и пошёл корову покупать. Идёт Елисей и нагоняет двух хохлушек. Идут бабы, промеж себя балакают. И слышит Елисей, что говорят бабы по-сво­ему, а разбирает, что про него говорят.

— Бач, оце його значала не пiзнали, така думка: простий чоловiк. Зайшов, кажуть, напиться, та i там i зажив. Чого, чого не накупав вiн. Сама бачила, як сього днi у шинкаря коняку з возом купив. Hi мабуть таки э люди на свiтi. Треба пiти подивиться.

Услыхал Елисей, понял, что его хвалят, и не пошёл корову поку­пать. Вернулся к кабачнику, отдал деньги за лошадь. Запряг и по­ехал с мукой к хате. Подъехал к воротам, остановился и слез с телеги. Увидали хозяева лошадь — подивились. И думается им, что для них он лошадь купил, да не смеют сказать. Вышел хозяин, отворил ворота.

— Откуда, — говорит, — конь у тебя, дедушка?

—А купил, — говорит. — Дёшево попалась. Накоси, мол, в ящик травки ей на ночь положить. Да и мешок сними.

Отпряг хозяин лошадь, снёс мешок в амбар, накосил беремя тра­вы, положил в ящик. Легли спать. Елисей лёг на улице и туда с вечера свою сумку вынес. Заснул весь народ. Поднялся Елисей, увязал сум­ку, обулся, одел кафтан и пошёл в путь за Ефимом.

VII

Отошёл Елисей вёрст 5. Стало светать. Сел он под дерево, раз­вязал сумку, стал считать. Сосчитал, осталось денег 17 рублей 20 копеек. «Ну, — думает, — с этим за море не переедешь! А Христо­вым именем собирать — как бы греха больше не было. Кум Ефим и один дойдёт, за меня свечку поставит. А на мне видно, оброк до смер­ти останется. Спасибо, Хозяин милостивый — потерпит».

Поднялся Елисей, встряхнул сумой за плечами и пошёл назад. Только село то обошёл кругом, чтоб его люди не видали. И домой скоро дошёл Елисей. Туда шёл — трудно казалось, через силу другой раз тянулся за Ефимом, а назад пошёл, так ему Бог дал, что идёт и устали не знает. Идёт играючи, посошком помахивает, по 70 вёрст в день уходит.

Пришёл Елисей домой. Уж с поля убрались. Обрадовались до­машние своему старику, стали расспрашивать: как и что, отчего от товарища отстал, отчего не дошёл, домой вернулся? Не стал расска­зывать Елисей.

— Да не привёл, — говорит, — Бог; растерял дорогой деньги и отстал от товарища. Так и не пошёл. Простите ради Христа!

И отдал старухе остальные деньги. Расспросил Елисей про до­машние дела: всё хорошо все дела переделали, упущенья в хозяйстве нет, и живут все в мире и согласии.

Услыхали тем же днём и Ефимовы, что вернулся Елисей, пришли спрашивать про своего старика. И им то же сказал Елисей.

— Ваш, — говорит, — старик здорово пошёл, разошлись мы, — говорит, — за три дня до Петрова дня, хотел я было догонять, да тут такие дела подошли: растерял я деньги и не с чем стало идти, так и вернулся.

Подивился народ: как так человек умный да так глупо сделал, — пошёл и не дошёл, только деньги провёл? Подивились и забыли. И Елисей забыл. Взялся за работу по дому: заготовил с сыном дров на зиму, обмолотил с бабами хлеб, прикрыл сараи, убрал пчёл, от­дал 10 колодок пчёл с приплодом соседу. Хотела его старуха ута­ить, сколько от проданных колодок отроилось, да Елисей сам знал, какие холостые, какие роились, и соседу вместо десяти семнад­цать отдал. Убрался Елисей, услал сына на заработки, а сам засел на зиму лапти плести и колодки долбить.

VIII

Весь тот день, как остался Елисей в хате у больных людей, ждал Ефим товарища. Отошёл он недалеко и сел. Ждал, ждал, соснул, про­снулся, ещё посидел — нет товарища. Все глаза проглядел. Уж солн­це за дерево зашло, — нет Елисея. «Уж не прошел ли, —думает, — мимо меня, или не проехал ли (подвёз кто), не приметил меня, пока я спал. Да нельзя же не видать ему. В степи далеко видно. Пойти на­зад, — думает, — а он вперёд уйдёт. Расстрянемся с ним, ещё того хуже. Пойду вперёд, на ночлеге сойдёмся». Пришёл в деревню, по­просил десятского, чтобы, если придёт такой старичок, отвести его в ту же хату. Не пришёл на ночлег Елисей. Пошёл дальше Ефим, спра­шивал всех: не видали ли старичка лысенького? Никто не видал. По­дивился Ефим и пошёл один. «Сойдёмся, — думает, — где-нибудь в Одессе или на корабле», — и перестал думать.

Сошёлся дорогой с странником. Странник в скуфье, в подряснике и с длинными волосами, был и на Афоне и в другой раз идёт в Иеру­салим. Сошлись на ночлеге, разговорились и пошли вместе.

Дошли до Одессы хорошо. Трое суток прождали корабля. Богомольцев много дожидалось. Были с разных сторон. Опять порас­спросил Ефим про Елисея — никто не видал.

Выправил Ефим билет заграничный — 5 рублей стало. Отдал 40 целковых за проезд туда и обратно, закупил хлеба, селёдок на дорогу. Погрузили корабль, перевезли богомольцев, сел и Тарасыч с стран­ником. Подняли якоря, отчалили, поплыли морем. День хорошо плы­ли; к вечеру поднялся ветер, пошёл дождь, стало качать и корабль заливать. Взметался народ, стали бабы голосить, и из мужчин, кото­рые послабее, стали по кораблю бегать, места искать. Нашёл и на Ефима страх, только виду не показал: как где сел с прихода на полу, рядом с тамбовскими стариками, так и сидел всю ночь и день дру­гой весь; только свои сумки держали и ничего не говорили. Затихло на третий день. На пятый день пристали к Царьграду. Которые странники высаживались на берег, ходили смотреть храм Софии-Премуд­рости, где теперь турки владеют; Тарасыч не высаживался, на ко­рабле просидел. Только булки белой купил. Простояли сутки, опять поплыли морем. Останавливались ещё у Смирны-города, у другого города Александрии и доплыли благополучно до Яфы-города. В Яфе высадка всем богомольцам: 70 вёрст пешеходу до Иерусалима. Тоже при высадке набрался страху народ: корабль высокий и с корабля вниз на лодки народ кидают, а лодку качает, того и гляди, не угодит в лодку, а мимо, человек двух замочило, а высадились все благополуч­но. Высадились, пошли пеши; на третий день к обеду дошли до Иеру­салима. Стали за городом, на Русском подворье, билеты прописали, пообедали, пошли с странником по святыням. К самому гробу Гос­подню ещё впуску не было. Пошли в патриарший монастырь, собра­ли туда всех поклонников, посадили женский пол и мужской пол осо­бо. Велели разуться и сесть кругом. Вышел монах с полотенцем и стал всем ноги умывать; умоет, утрёт и поцелует, и так всех обошёл. Ефиму ноги обтёр и поцеловал. Отстояли вечерню, заутреню, помо­лились, свечи поставили и подали поминанья за родителей. Тут и по­кормили, и вино подносили. Наутро пошли в келью Марии Египет­ской, где она спасалась. Поставили свечи, молебен отслужили. Оттуда в Авраамов монастырь ходили. Видели Савеков сад — место, где Авраам сына заколоть хотел Богу. Потом ходили на то место, где Христос явился Марии Магдалине, и в церковь Якова, брата Господ­ня. Все места показывал странник и везде сказывал, сколько где де­нег подавать надо. К обеду вернулись на подворье, поели. И только стали укладываться спать, взахался странник, стал свою одежу пе­ребирать — шарить.

— Вытащили, — говорит, — у меня портмонет с деньгами, двад­цать три рубля, — говорит, — было: две десятирублевые и три мело­чью.

Потужил, потужил старик, делать нечего —легли спать.

IX

Лёг Ефим спать, и напало на него искушенье. «Не вытаскива­ли, — думает, у странника денег; у него, думается, их не было. Нигде он не подавал. Мне приказывал подавать, а сам не давал, да и у меня рубль взял».

Подумает так Ефим и начнёт сам себя укорять: «Что, — гово­рит, — мне человека судить, грешу я. Не стану думать». Только за­будется, опять станет поминать, как странник на деньги приметлив и как он непохоже говорит, что у него портмонет вытащили. «И не было, —думает, —у него денег. Один отвод».

Наутро встали и пошли к ранней обедне в большой храм Воскре­сенья — к гробу Господню. Не отстаёт странник от Ефима, с ним вместе идёт.

Пришли к храму. Народу—странников-богомольцев, и русских, и всяких народов, и греков, и армян, и турок, и сирян — собралось много. Пришёл Ефим в Святые ворота с народом. Повёл их монах. Провёл их мимо стражи турецкой к тому месту, где снят с креста Спаситель и помазан и где 9 подсвечников больших горят. Всё пока­зывал и рассказывал. Поставил там свечку Ефим. Потом повели монахи Ефима на правую руку вверх по ступенькам на Голгофу, на то место, где крест стоял; там помолился Ефим. Потом показали Ефи­му скважину, где земля до преисподней проселась; потом показыва­ли то место, где прибивали руки и ноги Христа к кресту гвоздями; потом показали гроб Адама, где кровь Христа лилась на кости его. Потом пришли к камню, где сидел Христос, когда надевали на Него терновый венец; потом — к столбу, к которому привязывали Христа, когда били Его. Потом видел Ефим камень с двумя дырами для ног Христа. Хотели ещё что-то показать, да заторопился народ: заспе­шили все к самой пещере гроба Господня. Отошла там чужая, нача­лась православная обедня. Пошёл Ефим с народом к пещере.

Хотел он отбиться от странника — всё в мыслях грешит он на странника, да не отстаёт от него странник, с ним вместе и к обедне ко гробу Господню пошёл. Хотели они поближе стать, не поспели. Стеснился народ так, что ни вперёд, ни назад продора нет. Стоит Ефим, смотрит вперёд, молится, а нет-нет и ощупает, тут ли кошель. Двоится у него в мыслях: первое думает — обманывает его стран­ник; второе думает— коли не обманул, а вправду вытащили, так как бы и со мной того же не было.

X
 

Стоит так Ефим, молится и смотрит вперёд, в часовню, где са­мый гроб и над гробом 36 лампад горят. Стоит Ефим, через головы смотрит, что за чудо! Под самыми лампадами, где благодатный огонь горит, впереди всех, видит, стоит старичок в кафтане сермяжном, блестит лысина во всю голову, как у Елисея Бодрова. «Похож, — думает, — на Елисея. Да нельзя же ему быть! Нельзя ему прежде меня поспеть. Корабль до нас за неделю отходил. Нельзя ему было упредить. А на нашем корабле не было. Я всех богомольцев видел».

Только подумал так Ефим, стал молиться старичок и поклонился три раза: раз наперёд Богу, а потом миру православному на обе сто­роны. И как повернул голову старичок на правую сторону, так и при­знал его Ефим. Самый он, Бодров, и есть — и борода черноватая, курчавая, и проседь на щеках, и брови, и глаза, и нос, и всё обличье его. Самый он, Елисей Бодров. Обрадовался Ефим, что товарища нашёл, и подивился, как так Елисей наперёд его поспел.

— Ай да Бодров, — думает, — куда наперёд пролез! Видно, с человеком таким сошёлся, что провёл его. Дай на выходе найду его, своего странника в скуфье брошу и с ним стану ходить, авось и он меня проведёт наперёд.

И всё смотрел Ефим, как бы не упустить ему Елисея. Да отошли обедни, зашатался народ, пошли прикладываться, затеснились, отда­вили в сторону Ефима. Опять напал на него страх, как бы, думает, кошель не вытащили? Прижал рукой кошель Ефим и стал продирать­ся, только бы на простор выбраться. Выбрался на простор, ходил-ходил, искал-искал Елисея тут и в храме. Тут же в храме по кельям всякого народа много видел: которые тут же и едят, и пьют вино, и спят, и читают. И нет нигде Елисея. Вернулся Ефим на подворье — не нашёл товарища. В этот вечер странник не приходил. Пропал и рубля не отдал. Остался Ефим один.

На другой день пошёл опять Ефим к гробу Господню с тамбов­ским стариком, на корабле с ним ехал. Хотел пролезть наперёд, да опять отдавили его, и стал он у столба и молится. Поглядел напе­рёд, — опять под лампадами у самого гроба Господня на переднем месте стоит Елисей, руки развёл, как священник у алтаря, и блестит лысина во всю голову. «Ну, —думает Ефим, —теперь уж не упущу его». Полез продираться наперёд. Продрался — нет Елисея. Видно, ушёл. И третий день опять у гроба Господня смотрит — в самом святом месте стоит Елисей на самом на виду, руки развёл и глядит кверху, точно видит что над собой. И светится его лысина во всю голову. «Ну, — думает Ефим, — теперь уж не упущу его, пойду к выходу стану. Там уж не разминемся». Вышел Ефим, стоял-стоял, полден простоял: весь народ прошёл — нет Елисея.

Пробыл шесть недель Ефим в Иерусалиме и побывал везде: и в Вифлееме, и в Вифании, и на Иордане, и на новую рубаху печать у гроба Господня наложил, чтобы похорониться в ней, и воды из Иор­дана в стеклянку взял, и земли и свечей с благодатным огнём взял, и в восьми местах поминанья записал, извёл все деньги, только бы домой дойти. И пошёл Ефим назад к дому. Дошёл до Яфы, сел на корабль, приплыл в Одессу и пошёл пешеходом домой.

XI

Едет Ефим один тем же путём. Стал к дому приближаться, опять напала на него забота, как без него дома живут. «В год, — думает, — воды много утечёт. Дом целый век собираешь, а разорить дом недо­лго. Как-то без него сын дела повёл, как весна вскрылась, как скоти­на перезимовала, так ли избу выделали?» Дошёл Ефим до того мес­та, где он запрошлый год расстался с Елисеем. Народу и узнать нельзя. Где запрошлый год бедствовал народ, нынче все достаточно живут. Родилось хорошо в поле. Поправился народ, и прежнее горе забыли. Подходит вечерком Ефим к тому самому селу, где запрош­лый год Елисей отстал. Только вошёл в село, выскочила из-за хатки девочка в белой рубахе.

— Дiду! дiдусю! до нас заходи.

Хотел Ефим пройти, да не пускает девочка, ухватила за полу, та­щит к хате, а сама смеётся.

Вышла на крыльцо и женщина с мальчиком, тоже манит:

— Заходи, мол, дедушка, поужинать, — переночуешь. Зашёл Ефим. «Кстати, —думает, — про Елисея спрошу: никак в эту самую хатку он тогда и напиться заходил».

Вошёл Ефим, сняла с него женщина сумку, умыться подала, по­садила за стол. Молока достала, вареников, каши — поставила на стол. Поблагодарил Тарасыч, похвалил людей за то, что они стран­ников привечают. Покачала головой женщина.

— Нам, — говорит, — нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь узнали. Жили мы, Бога забыли, и наказал нас Бог так, что все только смерти ждали. Дошли летось до того, что все лежа­ли — и есть нечего и больны. И помереть бы нам, да наслал нам Бог такого же, вот как ты, старичка. Зашёл он среди дня напиться, да уви­дал нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на ноги поставил, и землю выкупил, и лошадь с телегой купил, у нас кинул.

Вошла в хату старуха, перебила речь женщины.

— И сами мы не знаем, — говорит, — человек ли был, или ангел Божий. Всех-то любил, всех-то жалел, и ушёл — не сказался, и мо­лить за кто Бога — не знаем. Как теперь вижу: лежу я, смерти жду, смотрю — вошёл старичок, немудрёненький, так лысенький, воды напиться, ещё я подумала, грешная: что шляются? А он вон что сде­лал! Как увидал нас, сейчас сумочку долой, вот на этом месте по­ставил, развязал. Вступилась и девочка.

— Нет, — говорит, — бабушка, он прежде сюда посередь хаты поставил сумку, а потом на лавку убрал.

И стали они спорить и все его слова и дела поминать: и где он сидел, и где спал, и что делал, и что кому сказал.

На ночь приехал и мужик-хозяин на лошади, тоже стал про Ели­сея рассказывать, как он у них жил.

— Не приди он к нам, — говорит, — мы бы все в грехах померли. Помирали мы в отчаянии, на Бога и на людей роптали. А он нас и на ноги поставил, и через него мы и Бога узнали, и в добрых людей уве­ровали. Спаси его Христос! Прежде как скоты жили, он нас людьми сделал.

Накормили, напоили люди Ефима, положили спать и сами легли. Лежит Ефим и не спит, и не выходит у него из головы Елисей, как он видел его в Иерусалиме три раза в переднем месте. «Так вот он где,—думает,—упередилменя! Мои труды приняты, нет ли, а его-то принял Господь».

Наутро распрощались люди с Ефимом, наклали ему пирожков на дорогу и пошли на работу, а Ефим — в путь-дорогу.

XII

Ровно год проходил Ефим. На весну вернулся домой. Пришёл он домой к вечеру. Сына дома не было: в кабаке был. Пришёл он выпимши, стал его Ефим расспрашивать. По всему уви­дал, что замотался без него малый. Деньги все провёл дурно, дела упустил. Стал его отец щунять. Стал сын грубиянить.

— Ты бы, — говорит, — сам поворочал, а то ты ушёл ходить да ещё деньги с собой унёс все, а с меня спрашиваешь.

Рассерчал старик, побил сына. Наутро вышел Ефим Тарасыч к старосте о сыне поговорить, идёт мимо Елисеева двора. Стоит ста­руха Елисеева на крылечке, здоровается:

— Здорово, кум, — говорит, —здорово ли, касатик, сходил?

Остановился Ефим Тарасыч.

— Слава Богу, — говорит, — сходил, твоего старика потерял, да, слышу, он домой вернулся.

И заговорила старуха — охотница была покалякать.

— Вернулся, — говорит, — кормилец, давно вернулся. Вскоре после Успенья, никак. Уж и рады же мы были, что его Бог принёс! Скучно нам без него. Работа уж от него какая, — года его ушли. А всё голова, и нам веселей. Уж и парень-то как радовался! Без него, — говорит, — как без света в глазу. Скучно нам без него, желанный, любим мы его, уж как жалеем.

— Что ж, дома, что ль, он теперь?

— Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша, — байт, — роевщина. Такую Бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам, — байт, — Бог даёт. Заходи, желанный, уж как рад-то будет.

Пошёл Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Во­шёл на пчельник, смотрит—стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под берёзкой, руки развёл и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба Господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь берёзку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчёлки в венец свились, вьются, а не жалят его. Остановился Ефим. Окликнула старуха Елисеева мужа.

— Кум, — говорит, — пришёл!

Оглянулся Елисей, обрадовался, пошёл куму навстречу, полего­нечку пчёл из бороды выбирает.

—Здорово, кум, здорово, милый человек... Хорошо сходил?

— Ноги сходили, и водицы тебе с Иордана-реки принёс. Заходи, возьми, да принял ли Господь труды...

— Ну и слава Богу, спаси Христос.

Помолчал Ефим.

— Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто...

— Божье дело, кум, Божье дело.

— Заходил тоже я на обратном в хату, где ты отстал...

Испугался Елисей, заторопился:

— Божье дело, кум. Божье дело. Что ж, заходи, что ли, в избу — медку принесу.

И замял Елисей речь, заговорил про домашнее.

Вздохнул Ефим и не стал поминать Елисею про людей в хате и про то, что он видел его в Иерусалиме. И понял он, что на миру по смерть велел Бог отбывать каждому свой оброк — любовью и доб­рыми делами.